Сцена из "Собачьего сердца"

«Собачье сердце» можно понимать по-разному

На сцене лондонского театра «Колизей» в исполнении труппы Английской национальной оперы (ENO) идет в эти дни премьерный в Британии показ оперы Александра Раскатова «Собачье сердце».

Одноименная повесть Михаила Булгакова - идеальная литературная основа для оперы. Во-первых, после десятилетий запрета она обрела для россиян особый статус, а во-вторых, его можно понимать по-разному. На первый взгляд, происходящее очень смешно.

Можно пойти несколько глубже и понять, кто такой профессор Преображенский, кто такой Шариков. И вдруг становится очевидно, что вовсе не обязательно один из них благороден, а второй – сволочь. На человека, который может дать жизнь другому, а потом также ее и отнять, можно посмотреть двояко. Ведь Шариков, коль скоро он уже произведен на свет, имеет право и на имя, и на фамилию и даже на невесту.

«Ассоциативно мы можем говорить тут о многих и многих вещах», – так композитор Александр Раскатов рассказывает о том, какие мысли бродили у него в голове, когда он начал выполнять заказ Нидерландской оперы и переводить на язык музыки знаменитую булгаковскую притчу.

Композитор

Широкой публике ни в России, ни за ее пределами имя Александра Раскатова пока не очень известно. Однако среди знатоков и любителей современной музыки Раскатов давно имеет прочную репутацию – я, во всяком случае, знаю и люблю многие его произведения, в особенности замечательный вокальный цикл «Голоса замерзшей Земли» в исполнении фольклорного ансамбля Дмитрия Покровского.

20-е годы – как атомный взрыв, такой невероятный энергетический всплеск, кончился только, жаль, быстро

Александр Раскатов
композитор

Раскатов родился в марте 1953 года – спустя буквально несколько дней после смерти Сталина и Прокофьева. Профессиональное становление его пришлось на 70-е – годы застоя и глухой внутренней оппозиции. Духовное родство Раскатов ощущал и со своими великими предшественниками Прокофьевым и Шостаковичем, и с опальными современниками. Не случайно многие его композиторские работы так или иначе связаны с переосмыслением этого наследия – оркестровки виолончельной сонаты Прокофьева или Седьмого квартета Шостаковича или завершение незаконченной Девятой симфонии Альфреда Шнитке (по просьбе вдовы композиторы Ирины Шнитке).

В 1994 году Раскатов уезжает из России – уже постсоветской, в общем-то свободной от удушливой коммунистической цензуры. Я спросил у него, почему он принял тогда такое решение.

«Вся эта замечательная свобода в то же время погребла под собой многие наши преимущества. Я говорю не о Домах творчества, а просто о возможности писать – пусть и в стол, но писать, позволить себе это делать и жить на это, – вспоминает композитор. – Я, скажем, писал музыку к кино, и это давало мне и моей семье необходимый прожиточный минимум, что позволяло мне сочинять. А тут вдруг все это поломалось. С другой стороны, не возникло никаких особых возможностей к исполнению моих сочинений, или новых оркестров».

«Никакого творческого ренессанса мы, увы, не наблюдали, несмотря на все появившиеся свободы, продолжает Раскатов. – Свобода стала означать безразличие. Раньше несвобода автоматически означала какой-то интерес – если ты под контролем, то, значит, ты важная фигура. И когда на этом фоне я получил предложение немецкого издательства приехать в Германию, я сразу согласился. Главное, ради чего я здесь – мне хотелось развития, мне хотелось писать дальше и сохранить свой композиторский статус. Хотя и сделать это оказалось безумно трудно».

Музыкальный эквивалент булгаковской прозы

«Собачье сердце» – первая опера композитора и, пожалуй, самое значительное на сегодняшний день признание и подтверждение правильности выбранного им пути. Премьера ее прошла в июне этого года на сцене Нидерландской оперы в Амстердаме.

Сцена из "Собачьего сердца"

Перевести Булгакова на язык музыки – непросто

Режиссер и амстердамской, и лондонской постановки – основатель и руководитель британского театра Complicite Саймон Макберни. Для него, как и для композитора, булгаковская проза – вещь сложная и многослойная, ее современное прочтение не поддается простому толкованию.

Острие критических стрел направлено не только в пролетария-плейбея Шарикова, разрушительно вторгающегося в уютную жизнь дореволюционной профессорской квартиры, но и в самого профессора Преображенского и его ассистента Борменталя, которые – как неуемные социальные экспериментаторы Ленин и Троцкий – своим биологическим экспериментаторством породили монстра Шарикова.

Всю это сложность и многозначность необходимо было передать музыкальным языком.

«Самое главное и самое трудное, – говорит Александр Раскатов, – было именно в необходимости найти эквивалент булгаковской фразы. Это многосоставной музыкальный язык. Там есть и саркастические, короткие фразы, определяющие Шарикова, есть аллюзии на революционную музыку того времени».

«У меня на сцене две «банды»: одна – военные, духовые инструменты, другая – балалайки и всяческий фольклор. Это соединение несоединимого, надеюсь, не привело меня к эклектике, – отмечает автор музыки. – В то же время есть какие-то речитативы, отсылающие нас куда-то далеко, почти в эпоху Монтеверди, но они всегда абстрагированы, трансформированы, как в каком-то кошмарном сне. Есть элементы даже рок-культуры, есть самые разные вещи, которые сплетаются воедино, чтобы показать весь этот абсурдистский, но в то же время феноменально энергичный мир».

Режиссер

Так же, как Раскатов едва уловимо вплетает в музыкальную ткань оперы возникающие то тут, то там отголоски «Яблочка», «Варшавянки» или «Интернационала», Макберни в графическом визуальном оформлении спектакля использует массу конструктивистских супрематистских элементов художественной культуры того времени.

В «Собачьем сердце», разумеется, должна быть собака. Встал вопрос: что же будет этой собакой?

Саймон Макберни
режиссер

Тут видны явственные следы и Родченко, и Малевича, и Лисицкого – но все это с современными средствами видеопроекции, с меняющимся наклоном сцены, с мегафонами и марионетками. Иными словами, спектакль очень живой. Хотя для Макберни, как и для Раскатова, «Собачье сердце» – первое соприкосновение с оперой.

«Это на самом деле очень-очень трудно, – говорит режиссер. – Приходится иметь дело не только с актерами, ведь эти актеры к тому же еще должны и петь. А кроме певцов, есть еще и такая хитрая и неведомая обычному драматическому режиссеру штука как хор – тоже вроде актеры и певцы, но воспринимать их нужно только как единый коллектив».

«Есть еще кукла-марионетка и, соответственно, кукольники. Есть еще такая загадочная вещь как оркестр и музыканты, у которых есть свой собственный режиссер – дирижер. Именно по всему по этому я так долго отказывался ставить оперы, хотя меня неоднократно приглашали. Но, попав, наконец, в этот мир, я вдруг оценил его красоту и прелесть».

«Главное, – продолжает режиссер, – следовать музыке, а музыка в данном случае совершенно великолепная. Саша Раскатов рос в Советской России и впитал в себя всю музыку той поры. На самом деле он не так уж много цитирует, просто все пропитано этими вездесущими советскими гимнами. Музыка невероятно мощная, образная. И я понял: чтобы сделать оперу, нужно просто идти за музыкой, и она – музыка – сама подскажет тебе, что чувствуют герои, как они взаимодействуют друг с другом. И всякий раз, когда я вдруг терялся, я говорил себе – остановись на секунду, послушай музыку, она подскажет».

Кукла и кукольники, о которых говорит Саймон Макберни, – конечно же, кукла собаки Шарика.

Сцена из оперы

Оперу должны поставить и в России

«В «Собачьем сердце», разумеется, должна быть собака, – говорит режиссер. – Встал вопрос: что же будет этой собакой? Привносить на сцену настоящую собаку? Или это будет человек, изображающий собаку? Или даже и не пытаться изобразить собаку – пусть певец поет свою партию, а на грудь ему просто повесить нечто вроде таблички: Я – собака. В итоге я сделал эскизы, на основе которых мы и построили эдакого конструктивистского пса. Он сконструирован как бы из мусора, это кукла, сделанная из груды ненужного тряпья.

Конечно же, я не смог не спросить у композитора Александра Раскатова, в какой степени режиссеру Саймону Макберни удалось передать суть его музыки и булгаковской прозы.

Следовать духу

«Он обожает русскую культуру, особенно того времени – как, впрочем, и я. Ведь 20-е годы – как атомный взрыв, такой невероятный энергетический всплеск, кончился только, жаль, быстро. Он с большим уважением отнесся к музыке и очень тонко почувствовал ее. Наше сотрудничество я считаю невероятно плодотворным. Язык его театральный просто замечательный, там множество удивительно интересных идей, хотя для него, как и для меня, это было первое обращение к опере. Так что в этом смысле у нас «боевая ничья».

Не знаю, есть ли еще такая опера, в конце которой стая собак хором ревет и лает в мегафоны

Александр Раскатов

При всех интереснейших и композиторских, и режиссерских находках главным в спектакле остается социально-политический смысл булгаковской повести. Это ведь книга-колокол, книга-предупреждение. И поэтому измененный Раскатовым конец, хоть и идет вопреки букве, но в полной мере следует духу булгаковской прозы.

«У Булгакова «happy end» – сидит умиротворенная, довольная собачка, опять тишь и гладь. Я придумал конец совершенно иной – совершенно «unhappy». Мир полон шариковых, один за другим появляются его клоны, и в конце – не знаю, есть ли еще такая опера – в конце все они хором ревут и лают в мегафоны. Эти бегающие собаки готовы сожрать нас всех – сожрать культуру и интеллект человека. И это кажется мне актуальным не только для России, это проблема общая», – говорит композитор.

В мае 2011 года, как рассказал мне в заключение нашего разговора Александр Раскатов, пройдет и российская премьера оперы «Собачье сердце». Валерий Гергиев взял ее для постановки на сцене Мариинского театра.